Страх Бога (не страх Божий!) можно встретить гораздо чаще, чем любовь к Нему. Этим страхом Его фактически низводят до уровня злобного карлика, вся цель существования которого – это найти в нас самое худшее, выставить это напоказ, дабы тебе было больно, а другим – неповадно, и осудить за это.
Призывая к покаянию, Церковь тем не менее никогда не делает ничего подобного. Рассказывая оглашенному о Боге словами крещальных молитв, Церковь говорит о Нем как о “изрядном”, великом Художнике, создавшем мир как великолепную картину, и как о Поэте, “сочинившим” творение из небытия в бытие, как поэму.
…Благоухающий ветер, горы, простертые в небо, воды, как безпредельные зеркала, отражающие золото лучей и легкость облаков. Вся природа таинственно шепчется, вся полна ласки, и птицы и звери носят печать Твоей любви… Мы увидели небо, как глубокую синюю чашу, в лазури которой звенят птицы, мы услышали умиротворяющий шум леса и сладкозвучную музыку вод, мы ели благоуханные и сладкие плоды и душистый мед. Хорошо у Тебя на земле, радостно у Тебя в гостях: …Слава Тебе, Боже, во веки!
Для того, чтобы увидеть мир таким, человек должен быть благодарен Богу за то, что Он делает в его жизни, за творение, которое было ему доверено. Погруженные в обыденность, со взором, затуманенным нашими грехами и немощами, мы редко видим Его таким и, тем более, редко видим таким мир, который Он создал “хорошо весьма”. Оком, раненным, как в сказке, осколком греха, мы смотрим на то, что нас окружает, но видим это лишь через призму того, кто мы есть. Рисуя образ такого человека, Достоевский в “Записках из подполья” вкладывает в уста своего героя слова: “Человек – это существо двуногое и при том неблагодарное”.
Но как быть благодарным, когда мы опытно знаем, что мир не состоит из одной красоты? Неужели мы должны оставаться слепы к жестокости, ненависти, зависти и прочим грехам, страстям и порокам, которые столь часто изобильно разлиты вокруг?
Человек, поступающий так, будет жить иллюзиями; его вера будет лицемерной и каждый, наблюдающий его со стороны, будет чувствовать сокрытый в его поступках обман. В “Анне Карениной” князь Щербацкий, рассказывая Кити о пиетистке мадам Шталь, говорит: “Она за все благодарит Бога, за всякое несчастие, и за то, что у ней умер муж, благодарит Бога. Ну, и выходит смешно, потому что они дурно жили.” Вид благодарного человека вызывает в окружающих уважение к объекту его благодарности. Но радость выдуманная, исскусственное благодарение, выросшее не из смиренного сердца, осознающего, сколь много оно в долгу, вызывает насмешку. В повести Сергея Довлатова “Иностранка” автор рассказывает об эмигранте, “обратившимся к Богу”:
Лемкус… стал набожным и печальным. То и дело шептал, опуская глаза.
– Если Господу будет угодно, Фира приготовит на обед телятину…
В нашем районе его упорно считают мошенником.
Для того, чтобы наша благодарность была подлинной, она должна быть ангелоподобной. Об этом пишет свт. Василий Великий:
Ужели благодарить, когда меня мучат, издеваются надо мною, растягивают меня на колесе, выкалывают мне глаза? Ужели благодарить, когда ненавистник наносит мне бесчестные удары, когда цепенею от стужи, когда мучусь голодом, когда привязан я к дереву, когда вдруг я обесчадел или лишился и самой жены, когда от кораблекрушения внезапно потерял достаток, попался на море разбойникам или на суше грабителям, когда я в ранах, оклеветан, стал нищим, живу в темнице?… Что же скажем на сие? То, что Апостол имеет в виду другое и пытается души наши вознести с земли на высоту и ввести в небесный образ жизни. Они, не постигая великой мысли законодателя, в телесных страстях, как черви около грязи, обвиваясь около земли и плоти, требуют возможности исполнять апостольские предписания. Апостол же приглашает всегда радоваться не всякого, но того, кто подобен ему самому, не живет уже во плоти, но имеет живущего в себе Христа; потому что общение с высочайшим из благ никак не допускает сочувствия с тем, что беспокоит плоть; но хотя бы и рассекаема была плоть, расторжение связи остается в страждущей части тела, распространение же боли не может доходить до силы в душе. Ибо, если, по апостольскому совету, умертвили мы уды, яже на земли (Кол. 3, 5), и носим мертвость Иисусову в теле (2 Кор. 4, 10), то необходимо, чтобы удар, нанесенный умерщвленному телу, не доходил до души, которая отрешена от общения с ним. Также бесчестия, потери и смерть ближних, не будут восходить до ума и возвышенность души низводить до сочувствия с здешним. Ибо, если подвергшиеся неприятностям рассуждают одинаково с человеком к себе внимательным, то не причинят они скорбей другому, потому что и сами беспечально переносят приключившееся с ними. Если же живут по плоти, то и в этом случае не причинят скорби, но будут признаны жалкими, не столько по тесноте своих обстоятельств, сколько потому, что избрали для себя не то, что должно. Вообще, душа, однажды объятая любовию к Создавшему и привыкшая увеселяться тамошними красотами, от разнообразного превращения плотских страданий не утратит своей радости и благодушия; но скорбное для других увеличит ее веселие. Таков был Апостол, который благоволил в немощех, в скорбех, во изгнаниих, в бедах, хвалился своею нищетою, находясь во алчбе и жажди, в зиме и наготе, во изгнаниях и теснотах(2 Кор. 6, 4; 11, 27); при чем другие скорбят и отрекаются от жизни, при том Апостол радуется.
Свт. Василий Великий. Беседа 4. О благодарении.
